Я нашёл его ровно там, где и думал: на углу Молодёжной и Космонавтов. Худенький остролицый пацанёнок лет 13-ти сидел на тротуаре возле заросшей травой и ромашками клумбы, угрюмо прокручивая колесо старенького, лежащего на боку велосипеда. Было жарко, в небе сияло полуденное южное солнце. К счастью, тень от росшего из клумбы тополя немного спасала от палящих лучей.

— Привет, — сказал я. — Помощь не требуется?
— Здрасте. — Он настороженно оглядел незнакомца. Под тёмной чёлкой блеснули любопытные мальчишеские глаза. — Сам справлюсь. Спасибо.
— Погнул? — Притворившись, что не услышал, я кивнул на ходящее «восьмёркой» колесо. — Теперь только в мастерскую.
— Наверное, — вздохнул он. — Влетит мне от папы.
— Не переживай, — ободряюще улыбнулся я. — С папой как-нибудь решим.
— Интересно, — слегка улыбнулся он в ответ. — И как же?

Я помолчал, оглядывая парнишку. Потрёпанные джинсы, старенькая футболка с вышитым на груди полинялым якорем, красиво парящим над голубыми волнами. Лицо — умное, открытое, но при этом настороженное. Парень не доверяет посторонним, что и понятно. Спокойные времена давно миновали.
— Послушай, — я сделал ладонями успокаивающий жест. — Я понимаю: незнакомый дядька прицепился на улице, вопросы всякие задаёт. Врать не буду — я тебя и впрямь искал, для разговора. Поэтому давай, как говорится, баш на баш. Ты ответишь на пару вопросов, а я спасу тебя от отцовского гнева. Говорить можем прямо здесь, — я поймал себя на мысли, что слишком чащу. — Хоть на этой скамеечке. Согласен?

Я протянул ему руку, глядя прямо в глаза. Когда говоришь с детьми, врать и юлить нельзя. Дети чувствуют фальшь за километр.

Чуть помедлив, он крепко и серьёзно пожал мою ладонь.
— А с чего вы решили, что я опасаюсь? — спросил он с лёгким вызовом. — Вовсе даже нет. Тихореченск — это вам не Тополь. У нас люди другие.
— Кроме «заставовцев»?

Чуть вздрогнув, Никита втянул голову в плечи. Ай, как неаккуратно! Дернул же чёрт!

— Откуда вы знаете? — Он подозрительно оглядел меня, словно ища на рукаве характерную повязку. — Вы что, с ними?
— Прости. — Поняв, что разговора не получится, я грустно отмахнулся. — Нет, не с ними, но доказать не могу.

Я развернулся, чтобы уйти.

— А я вам верю, — донеслось до меня вдруг. — Вы не такой, как ЭТИ.
Не веря ушам, я радостно повернулся.
— Тогда присядем? — я указал взглядом на скамейку.
— Здесь жарко, — поморщился он. — И пыльно. Я знаю хорошее место. Пойдёмте, тут недалеко.

Узкими тихореченскими улочками мы прошли до небольшого скверика. Пройдя по растрескавшемуся асфальту мимо статуи горниста с развевающимся на ветру знаменем, углубились под сень разросшихся деревьев.

— Подожди, это же Парк Четырёх пионеров. — Опустившись на скамеечку, я указал на стоящую неподалёку скульптуру. Девочка и трое мальчишек, двое постарше, один совсем ещё пацанёнок, словно шли куда-то по забросанной листьями и ветками аллее. — Они же, вроде, герои, с фашистами сражались. Почему же за этим местом не следят?
— Не знаю. — Чихнув, Никита почесал расцарапанную коленку. — Папа говорит, не до парков сейчас.
— Вот ещё! — возмутился я. — Пионеры или нет, но это, всё же, история.
— Вы прямо как дедушка, — улыбнулся он. — Он тоже говорит, что историю забывать нельзя. А папа над ним смеётся, крылатым называет. Дедушка раньше этим был… — он нахмурился вспоминая. — Политруком. Ну, кто солдатам в армии всё объясняет. А папа говорит, что ему на пенсии скучно, и он нас замучает.
— Ругаетесь, значит? — уточнил я. — Жаль.
— Да нет, что вы, — беззаботно отмахнулся Никита. — Папа дедушку любит. Ругаются они редко.
— А ты что думаешь? — осторожно полюбопытствовал я. — Кто прав, папа, или дедушка?
— Трудно сказать. — Сорвав травинку, Никита принялся сосредоточенно жевать. — Папа говорит, старое это всё. Ну, книги, что у дедушки стоят. Что надо в будущее смотреть. А дедушка говорит, что это и есть будущее, просто люди ещё не поняли. А я… знаете, чего хочу? — Он поднял на меня глаза с трогательной надеждой. — Чтобы мир везде был. Это главное.

В горле встал ком. Торопливо сглотнув, я кивнул:
— Ты про то, что творится между Рубежьем и Державой?
— Да, — потупившись, тихо ответил он. — Говорят, война будет. Что КОРДОН напасть хочет, а Эгида защищает, оружие даёт. В школе про это много сейчас. Марта Николаевна говорит, что только так будет мир — если все нападать боятся. А дедушка говорит, что это ерунда. Что если кругом горы оружия, то оно обязательно выстрелит. А папа говорит, что всё хорошо будет. Но мне всё равно страшно.

Он замолчал отвернувшись. Я осторожно положил ладонь ему на плечо, пытаясь успокоить.
— Всё образуется. Не надо отчаиваться.
— Вот и мама так говорит, — буркнул он. — Говорила…
— А папа?
— А папа говорит, что нет у него времени болтологию по ящику смотреть, а политикой пусть политики занимаются.
— Можно его понять, — заметил я. — Сейчас и правда — как ни включишь, так дичи насмотришься. Руки опускаются, а нельзя их опускать. Бороться надо, за лучшее будущее.
— Ну вы точно как дедушка, — усмехнулся он краешком рта. — Очень похоже говорите.
— А ты книги те читал? — перевёл я тему. — Старые?
— Там сложно. — Он покачал головой. — Виктор Заречный, инженеры, новое общество… Я пытался, ничего не понял. Дедушка сказал, что мне ещё рановато. Одно, правда, понравилось.
— Что?
— Крылатый Июнь. Когда Заречный с лётчиками восстание подняли, против царя и византийской войны.
— И флаг у них красивый, — поддакнул я. — Голубой, цвета мирного неба, как потом у Республик. Но про «рановато» это ты зря. Составить своё мнение никогда не рано. Попробуй всё же, расскажи, о чём в тех книжках писали
— Ой… — Он смешно вздохнул, собираясь с мыслями. — В общем, что есть такие люди, у которых много-много денег. И они потом друг с другом соревнуются, чтобы ещё больше заработать. А Виктор Заречный мечтал, чтобы всё по другому устроить, чтобы мирно. Но до конца не вышло, Республики исчезли, а Рубежье теперь независимое. И Пролив тоже, и Дальний Край. А в школе говорят, что Держава хочет нас к себе вернуть. А мы боремся за свободу, вместе со всем цивилизованным миром. И в «Заставе» так говорят, только я им не верю.
— Почему? — Увидев, что ему неприятно говорить, я ободряюще сжал худое мальчишеское плечо.
— Злые они, — подумав, протянул он. — Говорят правильно, про свободу, независимость, а всё равно. Пацанов обижают, Джавада чуть не избили, гады. И главное, все на одного, понимаете? Дедушка их страсть как не любит. Они, говорят, богачам служат. Нашим, рубежским. А в Державе свои есть, такие же. Их по телевизору часто показывают. Дедушка говорит, они дураки, не понимают, что друг от друга не отличаются.
— А что же полиция? — удивился я. — Это ведь настоящие хулиганы.
— Да что полиция, — вздохнул Никита. — Кто их тронет? Они же патриоты, к ним даже губернатор приезжал. А Генеральный министр вообще по телевизору сказал, что патриотизм нам дорог как никогда. Потому что северный сосед не спит… то-есть, не дремлет.

Это он прав, никто «Заставу» не тронет. Скорее, тронут Джавада, который, судя по имени, совсем из других краёв. Кто он, интересно? Византиец? Или из бьющихся за независимость, вооружённых Колониями до зубов финикийцев?
— Ну, а вообще что вы делаете? — перевёл я тему. — Сейчас же каникулы.
— На великах катаемся, — оживился Никита. — Я, Маруська, Джавад, Димка с Серёжкой. Катька тоже приходит, Вася Пономарёв. Ещё на пустыре в войнушку играем, ну, где гаражи. Или в рыцарей. У меня даже меч есть, — похвастался он. — Двуручный. Но он не страшный, там внутри пластиковая трубочка, а сверху намотан поролон. Больно не ударишь, только очки лучше снимать. А, ещё любим играть в «Горизонт» или в «Последний Хранитель Звёзд». Космос, там, экспедиции…
— Здорово, — восхитился я. — А на речку ходите? На Сиротку?
— Конечно, — кивнул он. — И на речку, и по форту иногда лазим. Вы знаете, что там сокровища спрятаны? Мы их давно ищем. А на том берегу заброшенный пионерлагерь, «Ветерок». Но мы туда не ходим.
— Почему? — Я навострил ушки. Чтобы пацаны, да не лазили по заброшкам?
— Там последнее время… в общем, странные вещи творятся. — Он понизил голос, словно из опасения, что его услышат. — Звуки из ниоткуда, голоса. Будто привидения.
— Что за ерунда, — рассмеялся я. — Привидений не бывает.
— А вот и бывают. — Нахмурившись, он откинул чёлку. — Их, правда, не видел, а «плывун» — очень даже.
— Что ещё за плывун? — Я придвинулся ближе. — Ну-ка, выкладывай!
— Понимаете… — он поёжился, словно от холода. — Я и сам не знаю. Мы тогда вечером полезли, слышим — гудит что-то, за столовой. Ну, мы туда, а там… всё плывёт как кисель.
— Может, просто горячий воздух? — подсказал я.
— Нет, — он помотал головой. — Не воздух. ВСЁ плывет, даже стены. Мы думали, столовка рухнет, а стены р-раз — и на место встали. А ещё Толька в школе говорил, что шпионов там видел.
— Шпионов? — без всякого притворства вскинул брови я. — Каких ещё шпионов?
— Военных, — без тени иронии объяснил Никита. — В нашей форме. Они из лагеря шли, а он их услышал и спрятался у дороги.
— А почему он решил, что это шпионы? — удивился я.
— А кто же они? — Никитка пожал плечами. — Что военным там делать? Толька говорит — Держава это. Нас завоевать хотят, готовятся. Он даже в полицию ходил, да над ним только посмеялись.
— Дела-а, — выдохнул я. — Впрочем, всему есть объяснение. Возможно, они что-то ищут. Или строят секретный объект.
— Ничего они не строят. — Он закусил губу. — Из «Ветерка» даже дядя Фима ушёл, дурачок местный. Раньше там жил, а теперь боится.
— А чего папе не рассказал? – полюбопытствовал я. — Он же, вроде, контрразведчик.
— Не будет он слушать. — Смешно задрав голову, Никита принялся рассматривать плывущий высоко в небе самолётик. — Он вообще говорит, что я не мужчина. Что боюсь всего, от мира прячусь. А мне что, как в «Триумфаторе» — в Колизее драться?

«Триумфатор»… хороший фильм, мощный. Из-за интриг и предательства византийский генерал Константин попадает в плен к покорившим западный Рим варварам и принуждён сражаться в ветшающем Колизее на потеху злобной немытой толпе. Только почему обязательно…

— … драться? — закончил я мысль. — Мужество — оно разное. Иногда даже просто жить нелегко.
— Да ну, бросьте, — отмахнулся он, всё так же глядя ввысь. — Прав папа, не мужчина я. Потому что уехать хочу.
— Далеко?
— Не знаю. В Унию или Независимые Колонии.
— Тихореченск, стало быть, надоел?
— Вы не подумайте, я его люблю, — помолчав, совсем по-взрослому ответил он. — Только вот…
— Всё поменялось, — подсказал я. — Неспокойно стало. И с папой не ладится. Кричит, ругается. После того как мама пропала.
— Откуда вы… — Он вскинулся и отодвинулся на край скамейки. — И про то, что он контрразведчик?
— Можешь считать, что я ангел-хранитель, — улыбнулся я. — Ну, или добрый волшебник. Я не отсюда, издалека. Из другого мира, но похожего на твой.
— Вы что, пришелец? — прищурился он. — Так не бывает.
— Нет, не пришелец. — Покачав головой, я перешёл на серьёзный тон. — Но знаю про тебя немало. И хочу сказать, что тебе предстоит многое. Будет непросто, но ты справишься. Не хуже, чем Константин.
— Я ничего не понимаю… — Разволновавшись, он принялся дрыгать коленками. — Так кто…
— Сейчас ты всё забудешь, — повелительно сказал я. Вышло кринжевато. Тоже мне, джедай. — Но кое-что всё же запомнится. Знай, что ты смелый, гораздо смелее, чем думаешь. И когда придёт время, сделаешь правильный выбор.

Вздохнув, он удивлённо поморгал.
— Дядя…
— Антон.
— Дядя Антон, можно, я пойду? — вежливо спросил он. — Мы с ребятами встретиться договорились, а у меня велик сломан.
— Да, да, конечно. — Достав кошелёк, я отсчитал несколько купюр.
— Это что? — нахмурился он. — Уберите.
— На починку, — терпеливо растолковал я. — Здесь недалеко мастерская, а мне пора идти. Бери, не бойся, тут не так много. Я ведь обещал помочь.
Подумав, он медленно принял хрустящие рубежские талеры.
— Спасибо? — как-то вопросительно сказал он.
— Иди, иди, — подмигнул я. — Это тебе спасибо.

Улыбнувшись, Никита поднял велосипед и весело пошагал в сторону улицы Гаранина. Я долго и с нежностью смотрел ему вслед, пока маленькая, чуть ссутулившаяся фигурка не исчезла за поворотом.
— Удачи тебе, парень, — прошептал я. — Всё ты сможешь. Даже не сомневайся.